Души умерших, которые живут в чайной комнате и приносят уверенность и надежду, – это, пожалуй, единственное, что японец может противопоставить русской безнадеге.
Увидеть свое культурное наследие как отражение в чужих зеркалах – это всегда слегка шокирует и непременно завораживает. Поэтому, когда корреспонденту газеты ВЗГЛЯД Екатерине Нистратовой выпала возможность задать несколько вопросов Масахико Симаде, в первую очередь она спросила его об отношении писателя к России.
- В последнем романе вы много пишете о России. Видите ли вы точки соприкосновения между нашими культурами? Каково ваше мнение о судьбе ваших книг в русском культурном контексте?
- Капитализм – религия с самым большим количеством адептов в мире, так как желание стать богатым одинаково для всех стран. Но немало и тех, кто опирается на иные принципы, и их деятельность также находит широкий отклик. Я верю, что в области искусства и философии Россия до сих пор обладает потенциалом создать что-то невероятное, иногда дикое, нарушающее общепринятую мораль.
Когда-то многие японские писатели находились под влиянием Достоевского, Чехова. На стадии развития капитализма наши страны были чем-то похожи друг на друга, и японской интеллигенции оказались знакомы те муки и страдания, которые испытывала интеллигенция российская.
В наше время Япония несколько быстрее, чем Россия, вошла в мировую экономику. И теперь своим примером демонстрирует модель отношений с Америкой. Например, Харуки Мураками популярен в России, наверное, потому, что та жизнь и мнения пти-буржуа, о которых он пишет, нашли отклик в сердцах нового поколения разбогатевших русских.
Я не такой любитель Соединенных Штатов, как Мураками. Я и русский стал учить во время холодной войны, из чувства протеста. А мой друг Борис Акунин когда-то переводил американские криминальные романы, но это был настолько неблагодарный труд, что он занялся написанием собственных детективов, которые пришлись бы по вкусу и интеллигенции. Так он стал автором бестселлеров.
Если в России сохраняется интеллектуальный уровень, благодаря которому произведения Акунина превращаются в бестселлеры, то я надеюсь, что и мои книги найдут здесь больше читателей, чем у себя на родине в Японии.
- Кто из русских писателей вам наиболее близок?
- Акунин – мой особенный друг, еще я знаю таких талантливых писателей и драматургов, как Пелевин, Катя Садур. Кстати, свой диплом в университете я писал по Замятину.
- Не хотите ли вы снова посетить нашу страну?
- Я часто бываю в Москве и Санкт-Петербурге, но, когда я думаю, что принесет мне новая встреча с Россией, мое сердце начинает бешено биться.
- Известно, что ваша книга «Хиган-сэнсэй» является попыткой перечитать или переконструировать книгу японского писателя Сосэки Нацуми. Это была попытка критики или пародии? Или попытка установления связи, понимания, сотворчества с ним?
- Сосэки для Японии – то же самое, что Достоевский для России. Он писал в разных жанрах, открывая новые возможности для японской литературы. Разрывался между абсолютно непохожими друг на друга китайской и английской литературой, начал с того, что дал определение литературы, в конце концов написал роман в стиле Лоренса Стерна, сочинял туманные стихи в китайской традиции.
Его роман «Кокоро» (Сердце) хотя бы раз читал каждый японец, так как он входит в школьную программу. Роман «Хиган-сэнсэй» я намеренно написал как скандальное прочтение Сосэки.
Я попытался рассмотреть с точки зрения *** и политики, как изменилось сознание японцев за сто лет, размышляя над комплексом перед белым человеком, который бессознательно испытывают японцы. Сосэки страдал хроническим заболеванием желудка, но у любого японца сто лет назад случилось бы несварение, если бы он попытался за столь короткий срок переварить западную культуру и сделать ее японской.
- В одном из интервью вы сказали, что творчество Сосэки может быть прочитано как «потенциальная *** ». Какой смысл вы вкладываете в этот термин?
- Сосэки – сторонник пуританских взглядов, принятых в эпоху Мэйдзи, когда любовь считалась грехом. Но в эпоху Эдо японцы были большими гедонистами. Готовясь к войне, японцы превращаются в пуритан, а когда война позади – увлекаются эротикой. По крайней мере, в Японии нет религиозных запретов на поиски эроса. Одним словом, послевоенная японская культура – это «эротика, гротеск, нонсенс».
Возвращение к эпохе Эдо. Сразу после распада СССР в российской культуре также наблюдались подобные тенденции, не так ли? Если написать автопортрет японцев, которые, испытав поражение в войне и оккупацию, добились экономического роста и потеряли национальную самоидентификацию, сделав его в виде пародии на «Сердце» Сосэки, то естественно, что «Сердце» станет «Телом».
Вслед за трилогией я написал книгу «Сестры упадка». Это история сестер, которые стали *** ми во время американской оккупации.
- Вы говорили, что основное чувство японской литературы – чувство стыда и мазохистских проявлений. Это следствие поражения Японии во Второй мировой войне или характерная черта национального менталитета?
- Когда японцы говорят о прошлом, большинство начинает с 15 августа 1945 года. О поражении в войне и американской оккупации говорили как о кастрации и проституции. И якудза, и комиксы, и проституция – не для военных нужд. Более того, все технологии с этикеткой «сделано в Японии», служащие на благо жизни и развлечений, – послевоенный продукт.
Оккупация взрастила чувство стыда и мазохизм, которые также сыграли роль движущей силы восстановления. У послевоенных японцев еще оставалась психология бусидо: «победить, проиграв».
- Какими современными японскими писателями вы восхищаетесь или кто из них оказывает на вас влияние?
- Я называл «сэнсэями» ныне покойных Абэ Кобо и Оока Сёхэй. Большое влияние на меня оказали Мисима Юкио и Танидзаки Дзюнъитиро, хотя я не был с ними знаком. Среди ныне здравствующих писателей я с уважением отношусь как к своим старшим товарищам – к Оэ Кэндзабуро и Фуруи Ёсикити.
- Как вы определите свое место в литературном мире Японии?
- Писатели моложе меня обращаются ко мне «завсектором» (Масахико Симада является председателем Японского союза литераторов – ред.), писатели – ровесники моего отца – считают меня «представителем молодого поколения», а один критик называет «мини-ЭВМ».
- Только что в России вышла ваша трилогия «Канон, звучащий вечно». Мне показалось, что основная задача героев, особенно в первой части, – осознать себя японцем, «найти японца в себе». Что значит сейчас в Японии «быть японцем»?
- Для того чтобы ответить на вопрос, откуда пришли японцы, к чему они стремятся, надо написать еще один трехтомник. Но если, например, задать аналогичный вопрос о русских, разве на него легко будет ответить?
- «Канон» воспринимается как семейная хроника, ассоциируется с Толстым и Голсуорси. Можно ли воспринимать эту книгу как переосмысление классических образцов?
- Семейная сага, начиная с «Эдипа» Софокла и мифов разных регионов мира, стала моделью романа всех времен и народов.
Семья – это мини-государство, мини-общество, поэтому семейная сага как жанр, вероятно, будет существовать вечно. Память одного человека, если погрузиться в глубины бессознательного, связана с памятью предков, с памятью народов. Семейная сага – не что иное, как вход в коллективную память, отраженную в мозге.
- По вашей книге «Канон, звучащий вечно» поставлена опера. Пожалуйста, расскажите о ней. Вы принимали участие в этом проекте? Кто исполнял партию Каору, голос которого описан как чудо искусства?
- В оперу вошла только история о Джей Би, сыне Чио-Чио-сан, из первой части трилогии «Хозяин кометы». В 2004 году ее исполняли в Токио, а в 2006 году – на музыкальном фестивале Пуччини в Италии.
Я написал либретто, а также был режиссером постановки, исполненной в Италии. В опере нет партии Каору, но если бы он превратился в героя оперы, то нам бы потребовался выдающийся контртенор.
- В связи с голосом Каору у вас возникает тема гомосексуализма. Она актуальна в Японии? Что вы думаете об отношениях между литературой (искусством в целом) и гомосексуальностью?
- Мужчины поют и танцуют, переодевшись женщинами, не только в Японии. Таков мир оперы. Мужчины исполняют мужские партии женскими голосами, и, наоборот, женщины, переодевшись мужчинами, исполняют женскими голосами мужские роли. В XVIII веке – а его называют золотым веком оперы – пели кастраты. А до этого немки становились русскими царицами и французскими принцессами, эфиоп – прославленным русским поэтом.
Мужчины превращаются в женщин, женщины – в отцов, мужья пробуждаются для гомосексуальной любви – все это абсолютно естественно. Писателю также в зависимости от необходимости приходится быть то девушкой, то старухой, то героем, то диктатором, то исторической личностью, то древним богом, чтобы описать внутренний мир своих персонажей.
Для литературы в перемене пола нет ничего необычного. Кстати, в Японии девушки больше любят геев, чем мачо. Это так, для справки.
- Музыка занимает большое место в вашей книге. Какую музыку вы предпочитаете? Играете ли вы сами на каком-нибудь музыкальном инструменте?
- Если говорить о жанрах, представленных в музыкальном магазине, то это классика. В студенческие годы я играл в оркестре на альте, а сейчас пою тенором в мужском хоре.
по материалам: http://www.vz.ru |